Сияющая молодость
Илюша съел марку. Илюше было пятнадцать лет, школьный психолог охарактеризовал его как «одаренного», он писал стихи и учился в художественной школе, а в ночь на четвертое ноября 2016 года он остался с друзьями в Химках, съел марку и умер, пока приехавшие на «больной живот» врачи искали какие-то бумаги. Месяц с лишним потребовался его матери Елене, чтобы решиться на поразительно сдержанный подробный пост — без капслока, многоточий и восклицательных знаков. В десять вечера Илья вышел на связь и пообещал позвонить через два часа; не позвонил; в его профиле ВК указано, что последний раз он был онлайн четвертого ноября в 4:29; мать написала, что в 4:30 к ней громко постучала полиция. Ну — и все. «Мой сын не был наркоманом». Комментаторы стали показывать пальцами: статус ВК — «Самый жесткий трип в твоей жизни», фотографии белых таблеток еще за ноябрь 15-го, смешные картинки с коноплей, цветные психоделические рисуночки, шутки про ломку стен сознания, — не был, мол, ага. Все это доказывает, разве что, добровольность принятия мальчиком веществ, нельзя теперь сказать: «цыгане из-за угла продали, сказали «вай, милый, держи конфетку, хорошо будет», давайте скорее повесим всех цыган». Мать пишет: «Существует ошибочное мнение, что от ЛСД не умирают. Это не так», а в конце абзаца добавляет: «Я не знаю, какое вещество погубило моего сына, но куплено это было как ЛСД». Резонная оговорка, но разве же этим остановишь бедных испуганных женщин, в панике перед хрупкостью жизни разжигающих пламя, в которое скорее нужно бросить всех наркобаронов, убивающих наших детей ежедневно с шести до десяти.
Почитаем новости. Краснодарская школьница умерла в ночь на шестое декабря на съемной квартире после приема неизвестного наркотического вещества; шестнадцать лет. Два подростка из Солнцево смешали водку с ЛСД и погибли шестнадцатого ноября; семнадцать лет было девушке, шестнадцать — парню. В татарстанском поселке Алексеевское девятиклассник умер девятого сентября на уроке русского языка, закинувшись неизвестным наркотическим веществом. В мае позапрошлого года два семнадцатилетних подростков обоих полов из Уфы рухнули прямо на улице; скорая, вызванная случайной женщиной, описывавшей пену на губах пары, констатировала смерть девушки от передозировки, парень еще немного покантовался, но. В феврале 2014-го четырнадцатилетний мальчик из Ярославля с богатой на тот момент историей зависимости приказал долго жить на фоне героиновой передозировки. Если не смотреть на даты, то следует брать ноги в руки и бежать писать что-нибудь такое звучное в социальную сеть, вроде «фашизм — чума 20 века, наркомания — 21-го».
Не веря в возможность кого-нибудь переубедить, умудренные опытом люди каждый такой раз повторяют: «от ЛСД не умирают. Криминализация и стигматизация людей, употребляющих наркотики — деструктивная практика». Повторяя, они отстаивают свое пространство здравого смысла метр на метр, пока бедные испуганные женщины заполняют петиции и создают паблики вроде этого. За этой площадкой стоит смерть шестнадцатилетней москвички от «сильнодействующего спайса» и история безудержного волонтерства ее матери на этой почве. Средний массовый человек на склоне лет сталкивается со смертью ребенка от наркотиков, — если он не сходит с ума буквально, что ему остается делать? Сойти с ума метафорически, — и вот мы видим ее фотографии в Госдуме у депутата Валуева, который, видимо, ратуя за здоровую нацию, занимающуюся боксом вместо гомосексуализма, собирает консилиумы, на которых по одну сторону стола сидят священнослужители с растерянными лицами, а по другую — безумные общественники, которые хотят скорее пойти вешать цыган и бросать атомную бомбу на Украину, откуда в Россию приходят все наркотики мира. Нидерландский писатель-классик Герард Реве, правый зажиточный гомосексуал, поддерживавший церковь и государство, любил в письмах и интервью повторять: «Господи, спаси нас от всех тех, которые стремятся помочь ближнему своему». Стоит ли сомневаться в благих намерениях всех этих людей, исступленно кричащих о необходимости запретить, проверять, надзирать и наказывать, чтобы ни одно чадо даже не прикасалось к маркам и позолоченным пакетикам? Ни капельки. В чем же драма? Может быть, в том, что государство не привлекает экспертное сообщество для квалифицированной помощи этим бедным испуганным женщинам и мужчинам и тем случайным жертвам, о которых они пекутся? В том, может быть, что им вообще никак не помогают, игнорируя их деструктивную активность по защите от наркомании с помощью иконок? В том драма, быть может, что вместо того, чтобы жить в современности, в контакте с релевантным двадцать первым веком, мы всей страной живем где-то немножечко пораньше? И разговариваем на языке того же времени? И поэтому средний родитель, занятый защитой осаждённой крепости и поиском скреп, не способен найти живые человеческие слова, которыми современному подростку можно было бы объяснить сущностные вещи? Наверное, в этом.
Я пишу текст не про подростковую наркоманию, но эта тема является отправной для ряда выводов. Что в действительности говорят цифры? Начать следует с того, что первейшей причиной подростковой и детской (10–24 лет) смертности, утраты здоровья и инвалидности в России за последние 26 лет остается употребление алкоголя. В нашей стране более двенадцати тысяч детей, только официально больных алкоголизмом, средний возраст первого употребления снизился с 13 до 10 лет, регулярное потребление в среднем начинается с 15 лет. Примерно 40% из всех зафиксированных отравлений у детей и подростков по стране вызваны употреблением алкоголя, еще недавно Россия занимала первое место в мире по количеству подростков, злоупотребляющих спиртным. Следом идут внешние и самонанесенные травмы и увечья. На 2010 год уровень самоубийств среди подростков в России был в три раза больше среднего мирового показателя. ДТП являются причиной более четверти от всех случаев гибели или потери здоровья подростками.
Самым быстрорастущим фактором риска для детей, подростков и молодых людей за последние годы стал небезопасный секс. В России, как мы с вами помним, вообще-то эпидемия ВИЧ. Совершенно искрометно показателен в этом смысле текст Маргариты Логиновой, в котором описывается визит «экспертов из Москвы» в Новосибирск, где они, если коротко, убедили местное руководство в безусловной эффективности консервативного метода борьбы с ВИЧ, который заключается в пропаганде семейных ценностей, воздержания от половых связей и отказа от употребления наркотиков. Людмила Стебенкова из Мосгордумы с гордостью формулировала: «Мы в Москве столкнулись с тем, что в конце девяностых было большое желание пойти по либеральному пути, везде висели эти плакаты про безопасный секс. Тогда огромную роль сыграл мэр Лужков и патриарх Алексей II, мы не допустили программы снижения вреда в столицу и на протяжении пятнадцати лет ведем с ними борьбу». Какое бесконечное счастье: дети мрут на дорогах и кончают с собой, но наркомания это чума 21 века, и вместо того, чтобы создавать безопасную среду и раздавать подросткам презервативы на уроках сексуального воспитания, мы настоятельно попросим их воздержаться от секса и употребления NBOMe. Вдруг послушают, а?
Четырнадцатого ноября два пятнадцатилетних псковских подростка, Денис и Катя, забаррикадировались в доме в поселке Струги Красные. Они стреляли по полицейской машине и транслировали происходящее в Periscope. А потом, как сейчас принято считать, Денис выстрелил в девушку и убил себя. Детский омбудсмен Анна Кузнецова «попросила псковского прокурора выяснить, почему переговоры с подростками-самоубийцами велись без участия психологов и психиатров». Ей кажется, что «сегодня необходимо проработать четкий механизм реагирования в подобных случаях. В частности, к переговорам должны быть привлечены детские психологи, а с подростками необходимо разговаривать и с помощью соцсетей». Не может не радовать, что время для проработки четкого механизма реагирования в подобных случаях наконец-то настало. Двадцать третьего ноября в Уссурийске студентка технического вуза Рената Камболина, в ряде мест фигурировавшая под псевдонимом Рина Паленкова, легла под грузовой поезд на Дальневосточной железной дороге, откуда днем ранее опубликовала два селфи. А в начале этого года поднялась масштабная общественная дискуссия по следам текста Галины Мурсалиевой в «Новой газете», в котором автор сообщала о так называемых «группах смерти», в которых подростков готовят к самоубийству с помощью специальных заданий и психологического давления. Двадцать второго ноября ранее арестованному администратору одной из таких групп Филиппу Будейкину (Филипп Лис) было предъявлено обвинение по статье 110 УК РФ — «Доведение до самоубийства», но это совсем не оправдывает те масштабнейшие преувеличения и передергивания, которые были сделаны Мурсалиевой в ее материале.
Третьего сентября по решению Кировского районного суда в Екатеринбурге был арестован на два месяца видеоблогер Руслан Соколовский. Все хорошо помнят 22-летнего мальчика, которого «судят за ловлю покемонов в храме». Говорить так, на самом деле, не вполне корректно: в уголовном деле есть три эпизода, включащие три ролика в YouTube-аккаунте Соколовского, показавшихся кому-то оскорбительными для православных; один из этих роликов был снят в ходе визита Руслана в храм. Но, безусловно, эта ловля покемонов стала триггером для уголовного дела. Через пять дней после ареста эта мера была обжалована защитой, и Соколовского перевели на домашний арест, режим которого им был якобы нарушен в конце октября: инспектор УИС встретил Соколовского на пороге его квартиры, общающегося с девушкой, которая пришла поздравить его с днем рождения. 28 октября блогер был взят под арест в зале суда и помещен в СИЗО до 23 января 2017 года. Повторное обжалование защиты было рассмотрено 3 ноября и оставлено неудовлетворенным. В начале сентября Amnesty International признала Соколовского узником совети, а 5 декбря он был назван «Мемориалом» политзаключенным. Или вот: 19 декабря сотрудники ФСБ прервали урок в школе поселка Уральский Нытвенского района Пермского края, чтобы забрать 16-летнего ученика, фамилия которого не называется. Парню было предъявлено обвинение по части второй статьи 280 УК — призывы к экстремистской деятельности. Поводом для обвинения стал прошлогодний пост, в котором мальчик полагает, что «церкви надо сжигать». При этом отмечается, что ФСБшники уже дважды приезжали в школу для проведения с Марком Р. разъяснительной беседы, после чего школьник свой пост удалил.
Российское общество трещит по швам. Либерасты поносят ватников и нациков, те, в свою очередь, поливают дерьмом заукраинцев и подпиндосников. Религиозные фундаменталисты и квазирелигиозные квазифундаменталисты выходят на люди с плакатами «В жопу искусство», обливают фотографии мочой, тогда как наиболее радикальные художники едва сдерживаются от отчаянных антиклерикальных демаршей. Условный «народ» терпеть не может чинуш и партийных функционеров, которые, прекрасно это понимая, головой его тоже не любят, а жопой боятся, что мотивирует их только ещё больше беспредельничать. Зеки ненавидят ментов, полицейские — бог знает кого, наверное, всех, профессиональные гетеросексуалы готовы убивать педерастов, гомосексуалы на них презрительно плюют и не готовы мириться. Это ещё ладно: консервативное крыло театральной критики готово порвать либеральное, и всё взаимно, а адепты Чайковского хотели бы очистить страну от почитателей Лигети. Дело не в том, что существуют 86% и 14%. Давно пора понять, что любое общество состоит из кучи разных меньшинств. Дело же в том, что уровень тревоги в обществе — почти максимальный, в таких условиях особенно обостряется чувство неустойчивости реальности, повышается агрессия, и на тему постколониальной теории театра уже вполне можно подраться, а не просто поспорить. И я убеждён, что за всем этим брезжащим предвестием гражданской войны мы остаёмся слепы к, пожалуй, самому главному разлому, по линии которого всё больше раскалывается общество. В нашей разделённой по всем фронтам стране самая глубокая пропасть пролегает между поколениями.
Тусклая старость
Я вспоминаю одну историю не таких далёких лет. К нам в школу, когда я учился в одиннадцатом классе, пришел некий мужчина лет тридцати, его звали Евгений. Он договорился с директором о выступлении в актовом зале и в ряде классов. Евгений был против курения и спиртного и рассказывал школьникам, почему это так ужасно. Рассказывал с примерами — показывал видео и картинки, манипулировал банкой с куриными яйцами, олицетворявшими что-то, имеющее отношение к женским половым органам. Я тогда был заместителем главного редактора школьной газеты и ходил за Евгением по пятам — записывал. Немножко разговорились. Он пригласил участвовать в его общественной деятельности. Мы с рядом других людей поехали к ним в офис, у его организации «Трезвоблага» была маленькая комнатушка на окраине. Офис был пустой, там мы с помощью стеклянной банки и пластиковых бутылок пытались на камеру повторить эксперимент, существовавший в виде ролика на ютубе: как вещества из горящих сигарет проходят через дистиллированную воду и оседают в виде какой-то кошмарной массы, что-то такое. Зачем нужно было повторять уже существующее видео — непонятно; но детям надо было показать, какой ужасной гадостью они травятся, и мы провели там некоторое время; болела голова, хотелось есть.
Эксперимент не получился, с Евгением мы виделись ещё пару раз, потом я окончил школу. На втором курсе нас позвали на пресс-конференцию партии «Яблоко», наша преподавательница была по совместительству руководителем регионального отделения партии, сидела по правую руку от приехавшего Митрохина. Когда стало можно задавать вопросы, к микрофону вышел человек в джинсах и кроссовках; только когда он начал говорить, я его узнал. Евгений представился: газета «Суть времени». Он обращался к Наталье Калининой и хотел узнать, почему руководитель регионального отделения партии «Яблоко» выступала с поддержкой гей-парада в городе и вообще толерантно относится к «извращенцам». Калинина что-то необязательное и сдающее назад ответила, Евгений сел, а через несколько минут с чувством выполненной миссии на лице покинул аудиторию. Кто-то в зале сказал, что «все кургиняновцы хуже чем геи, — педерасты».
Я понятия не имею, чем занимается этот человек сейчас. У него был бизнес по продаже китайских заборов, в промежутке между которым он приходил на открытия спортивных площадок и делал рейды по школам. Я почти уверен, что сейчас он в своих социальных сетях репостит картинки про бандеровцев и подпиндосников, а в разговорах со знакомыми упоминает, что наркоманов обязательно нужно вешать. Я также уверен, что его всё ещё пускают выступать в школы и, может быть, даже в вузы или ссузы. Как так вышло, что всё, что в образовательных учреждениях молодым людям предлагают в качестве альтернативы наркотикам, табаку и алкоголю, — это православие, самодержавие и народность, перемежающиеся спортом? Как так вышло, что общественники за здоровый образ жизни представляют собой, по большей части, невозможных упырей? Как так вышло, что молодой человек в России, чтобы не попасть в плохую компанию, должен вступить в казаки или ансамбль военно-патриотической песни?
Можно поспорить с самим собой: в школах по всему миру неконвенциональные пути социализации перекрываются конвенциональными, везде неловкие взрослые люди с горячим общественным темпераментом приходят и рассказывают странные вещи про здоровый образ жизни, добрых людей и мир без преступности, которые, если вообще вызывают какой-то эффект в аудитории, то только комический. Но в России это принимает специальный оборот: все попытки такого рода возвращения или удержания юношества на пути истинном оказываются заранее мертворожденными. Это происходит по двум причинам. Первая — сам этот истинный путь в современной России представляет собой чудовищную картину: в попытках играть по редким понятным правилам, зрелые русские буквально перманентно прыгают на цыпочках — тут не репостни, тут не оскорби, — и эта социальная осторожность, полная внутренних противоречий, парадоксов и просто ограничений, конечно, передается в интонации и содержании профилактичеких бесед со школьниками. Вторая причина — бюрократический (и политический) мертвый язык уже настолько въелся в общественнический и бытовой дискурс, что люди, искренне желающие сказать детям, что пить, курить и материться — это плохо, неизбежно на третьем слове скатываются в тирады о защите рубежей нашей многострадальной Родины, когда геополитическое положение представляет собой определённые угрозы со стороны наших партнёров. Когда язык превращается в ритуал, призванный сохранить стабильность воздуха, на нем нельзя сказать ничего живого, на нем нельзя разговаривать, им можно только задабривать невидимых богов.
Разрыв между поколениями не происходит сам по себе. Его появление принято крепко связывать с желанием молодого поколения четко отделить себя от поколения старого. Это проявляется, прежде всего, в формировании самостоятельных субъязыков, мобильных к изменению и потому труднодоступных для освоения людьми более зрелыми. Язык — это то, через что человек определяет реальность вокруг него. Если бы «старое поколение» действительно обладало ценным опытом, о котором так часто говорится, способным помочь в адаптации к современной реальности, какой резон у молодых был бы от них откалываться? Это, как минимум, непрактично. И все-таки это желание сепаратности появляется. Безусловно, огромную роль в этом процессе играет эстетическое: появляется новая музыка, новые течения в кинематографе, новый театр, новая литература и поэзия, устроенные по иным принципам, чем им предшествующие. Принято говорить: «культура разговаривает на языке поколения», «музыка говорит на языке молодых», но, скорее, этот язык и формируется культурой, причем не просто так, а на основе меняющейся реальности. Но, помимо эстетического, есть еще и этическое, и это дискуссионный вопрос — что из этого имеет большее значение в желании молодых людей быть как можно меньше похожими на своих родителей. Сегодня, кажется, мы можем лучше всего наблюдать, как этика и видение мира предыдущих поколений не справляются с его все быстрее увеличивающейся сложностью. Может показаться, что разлом проходит по банальной линии поддержки однополых браков, мультикультурализма и гражданских свобод, в действительности же противостояние ведется на более глубинных уровнях: социоприродное неравенство, гендерная идентичность и вообще проблема гендера, внеморальность или аморальность искусства, значение гражданственности и нации, десакрализация сексуальности, возможность мирового правительства и возможность правительства вообще. Отвечая на вопрос «каким человеком нужно быть?» — левым или правым, гетеросексуальным или гомосексуальным, эгоистичным или альтруистичным, — мы не ответили, как это — «быть человеком». Я белый мужчина, но что это значит? От этой сложности хочется закрыться даже многим молодым, которые о ней знают или хотя бы подозревают, чего уж говорить о наших предшественниках. И они закрываются — любыми путями.
Сегодня в России не просто правит деревня, пытающаяся, не сходив в баню, навязать городу свой жизненный уклад, но правит деревня пожилая, что ясно считывается по электоральной демографии, основному адресату публичных выступлений коллективной правящей верхушки, элементарно — возрасту этой правящей верхушки, а также возрасту тех людей, которые сегодня в России создают самый непримиримый дискурс «борьбы с чуждыми ценностями». Это бабки в платках поют молитвы на сходе против производства презервативов в богоспасаемом населенном пункте, это седые мужики с бородами с одной стороны машут кадилами, а с другой — снимают папахи и ссут в баночки, готовясь к походам в культурные институции. Откат к архаическим ценностям непосредственно сказывается на моделях взаимодействия с детьми. Поколение Z не понимает фразы «просто нельзя — и всё». Они готовы сотрудничать, но только если с ними аргументированно разговаривают, они всё меньше и меньше подвержены манипулированию. Но кто из обычных средних массовых русских людей готов сегодня с детьми разговаривать? Их не считают за людей, как это принято в архаических обществах, дети опять становятся неким придатком к семье, у которых есть только обязанности и нет никаких прав, чьи интересы рассматриваются как девиация, чьё существование не представляется комплексным и сложным, оно упрощено до уровня нескольких примитивных функций: «от тебя че требуется? учись, по дому помогай, родителей слушайся». Молодые люди растеряны, они не могут являться субъектом активных скоординированных действий. Когда всё, что они получают от общества взрослых людей, это поезд, идущий в пятнадцатый век, они под этот поезд ложатся.
Причины разрыва поколений самоочевидны, они заложены в самой диалектике жизни. Но это не значит, что этот процесс нельзя замедлить, это не значит, что расстояние между молодыми и пожилыми нельзя сократить. Сегодня самое последнее, чего российское общество хочет, — это модернизации в любом виде. Чудовищная идея «стабильности, но не без поступательного развития» осела в массовом сознании в форме такой картины: всё остаётся по-старому, но зарплаты и пенсии каждый год немножечко растут. Консервация общества настраивает зрелых людей против молодых. В юных головах существует такая энергия и такая организация мыслей, которая в современной России стала политически неприемлемой. Посмотрите на лица молодых депутатов, чиновников и политических функционеров — в меру круглые, со стеклянными глазами и короткой прореженной челочкой. Эти люди в широких галстуках в свои двадцать пять выглядят на все сорок, а в сорок будут выглядеть так же, как сейчас, только немного обрюзгшими. Универсальный принцип «не высовывайся» работает даже на внешность. Молодость в России запретна, неприлична, она легитимна только в форме нашиста, но нашист — человек без возраста, гопник и хулиган может быть и пятнадцати лет, и тридцати пяти. Тем, кого в России называют молодым театральным режиссёром или молодым писателем — далеко за сорок.
В таком положении дел виновата также и модель образования, сложившаяся на сегодняшний день в большей части цивилизованного и развивающегося мира: когда дети получают мощнейшую дозу сидения в школе с 6 до 18 лет, а затем — если человек не спивается, не садится в тюрьму и не попадает под асфальтоукладчик, — он в массе своей только и делает, что зарабатывает на жизнь, и ни о какой учебе речи не заходит, просто не может зайти. Курсы повышения квалификации не в счет: они имеют отношение к профессиональным обязанностям человека и зачастую устроены по странным принципам повторения, а не усвоения нового. Люди же, способные к самообразованию, как правило, не так сильно теряют контакт с современностью на границе пятидесяти лет. Что было бы идеальным — так это пускать людей в школы и институты еще раз в эти самые 50 лет. Впереди еще лет двадцать-тридцать активной жизни (если вы, конечно, не в России, где жизнь кончается в сорок семь), а проживать эти годы с окостеневшим сознанием, мотивирующим вас скорее идти голосовать за Трампа — это жалкое, грустное и малопродуктивное занятие. Здесь встает вопрос об обучаемости массового человека в преклонном возрасте, однако же со светлой надеждой на медицину и крупнейшую реформу образования ближайшего будущего этот вопрос можно опустить.
Дело ведь, с одной стороны, совсем не в возрасте. Сумасшедшим людям, которые заседали в Перми, обсуждая, как изгонять врага — великого дирижера Теодора Курентзиса, руководящего пермским театром оперы и балета — из хаты, было в некоторых случаях едва за пятьдесят. Актрисе Алле Демидовой, которая под дирижирование того же Курентзиса исполнила центральную партию в современной опере «Nosferatu» (типичный, кстати, пример того, с чем борются безумные адепты мелодичного романтизма) композитора Дмитрия Курляндского, восемьдесят лет. Подавляющее большинство коллег Демидовой по советскому кинематографу и театру свихнулись уже давным давно, теперь кто-то из них борется с «Гоголь-центром», кто-то сидит в Госдуме и запрещает россиянам подтираться мягкой бумагой, кто-то хочет организовать русский театр без ЛГБТ, кто-то выступает против формалистической музыки, а кто-то в тихом безумии продолжает ставить Грибоедова в кринолинах и париках. Демидова, между тем, в интервью между делом отмечает, мол, посмотрела недавно 24-часовой «Mount Olympus» Яна Фабра, вот где хороший современный театр. А потом идет и играет в спектакле у Кирилла Серебренникова. Кого интересует возраст Аллы Демидовой, когда ей удается прекрасно поддерживать связь с современностью?
В английском языке существует молодой термин «juvenoia» — ювенильная паранойя. Наряду с моральной паникой, она имеет отношение к радикальному преувеличению или воображению на ровном месте якобы существующих в среде молодых людей проблем морально-нравственного и культурного характера. Новости о группах смерти и смерти от наркотиков — прекрасный повод для моральной паники. Российское общество время от времени погружается в это состояние и только тогда вспоминает о собственных детях. То, что 90% выпускников детдомов и интернатов не имеют шанса на жизнь нормальнее тюремной или алкогольной, никого не интересует, главное, что пидорасам из США не отдали. Сейчас еще домашнее насилие декриминализуем — и вот тогда заживем как надо. Доминирующая модель отношения к молодому поколению — или подозрительное недоверие, или откровенное паникёрство: куда катится?! Это не вызывает в подростках ничего, кроме ощущения, что в них не верят, их не рассматривают как самостоятельных людей. Постоянные угрозы их интересам — обвинения пабликов и какой-нибудь аниме-культуры в деструктивности — только усиливает закрытость этих сообществ, нежелание детей коммуницировать. Язык, которым разговаривают в массмедиа о молодом поколении, похож на зоологический. Многие распространенные ярлыки, уже навешанные на сегодняшних подростков, появляются попросту из отчаянного желания их понять и поскорее поставить окончательный диагноз — с чем мы имеем дело? Так, например, в США была развенчана расхожая гипотеза о поразительной нарциссичности молодого поколения. Чего тут говорить о том, что социология молодежи — как и социология вообще — в России почти не работает.
Автор этого текста — почти типичный представитель пуританской культуры. Я много работаю, а если не работаю, то занят потреблением haute culture; я не умею отдыхать и со снисходительной скукой отношусь к людям, для которых большое значение играют развлечения; я абсолютно нетерпим к алкоголю в любых его формах, что встречает радикальное непонимание среди моих знакомых и приятелей, а значит — затруднение коммуникации; для меня представляется невообразимой ситуация, при которой пятнадцатилетний подросток употребляет наркотики; я понимаю головой важность окончательной десакрализации сексуальности, но сам не могу избавиться от собственных комплексов на этот счёт; наконец — у меня есть сестра, которой скоро будет четырнадцать; конечно же, она фанатка аниме и подписана на депрессивные паблики с селфхармом. Видите? Я идеальный носитель для перманентной моральной паники на тему детства. Вероятно, отвращение к казачьим отрядам и непьющим нашистам немного мне помогает, но вообще-то требуются постоянные усилия, чтобы напоминать себе, что помимо пуританской культуры существуют всякие другие, что помимо моего отношения к алкоголю и праздному проведению времени, существуют и другие, имеющие больше отношения к личностной свободе, чем к комплексам и закрепощению. Мне повезло: когда я формулирую позицию по предмету, я успеваю одновременно подумать о том, чем обусловлена моя позиция, что в моём характере и опыте заставляет меня думать именно так. Большинство людей, к сожалению, в мышлении о мышлении не преуспели. Ханжество в российском общественном сознании носит тоталитарный характер (при его, конечно, стремящейся к нулю эффективности). Моральный ригоризм, который льётся отовсюду, не приносит никаких плодов, кроме изуродованных детей и молчаливого бунта со стороны немногих удержавшихся.
Можно было бы впасть в экзальтацию и превратить этот текст в манифест молодости — сколько таких манифестов уже писалось? Авторы блевали словами, кидали проклятия в адрес окостенелых стариков, поймавших их в капканы, учащих их жить. Что толку? Мне двадцать два года, и я думаю, что сияющая молодость — это омерзительно.
Наша трагедия заключается в том, что маятник рванул слишком далеко. Это уже историческая закономерность: в периоды авторитарной или тоталитарной власти, когда сознание общества архаизируется, тут же активизируются отцы и деды, берущие своих детей в ежовые рукавицы и воспитывающие из них защитников отечества, партии и чего угодно, а прежде всего — их самих, отцов и дедов. В революционные же годы, когда происходит максимальное количество изменений на минимальную единицу времени, не может не произойти так, что молодые берут реванш. Инстинктивно пытаясь отыграться за годы давления, они берут верх пассионарностью, сила и правда вдруг оказываются полностью на их стороне, и теперь давлению подвергаются их родители. Что хорошего в насилии? Оно помогает совершать революционные скачки, но рассматривать этот плюс всерьез — то же, что оправдывать ГУЛАГ продуктивностью труда. Либеральный поворот не за горами, среди подростков и молодых людей накоплено чудовищное по масштабам раздражение в адрес сорокалетних чинуш и православных бабок, которые за двадцать пять лет существования современной России, которая появилась еще при их молодости, не сделали ровным счетом ничего, а теперь требуют пенсии и безостановочно голосуют за одних и тех же чекистов. Это негодные люди, но можно ли их за это винить? Начав поражать хотя бы в моральных правах старшее поколение, как только появятся к этому возможности, мы неизбежно организуем себе повтор того, что происходит с нами сейчас — когда ты сжимаешь пружину, она обязательно разожмется и сломает тебе нос. К сожалению, вряд ли существуют возможности остановить поток претензий к людям в возрасте, когда такой дискурс станет легитимным. Единственное, что можно сделать, — попробовать это противостояние смягчить, в противном случае вспомнят все — вплоть до того, что русские люди вообще-то очень некрасиво стареют.
