Денег от государства становится меньше, а давление — сильнее. Эффективность же — хуже некуда
Монолог Марины Андрейкиной, экс-директора Электротеатра; версия текста, к которой я приложил руку — ниже; оригинально текст вышел на Культтригере.
Чтобы давать бюджетные деньги, надо определить «как», «кому и сколько» и, самое главное, «зачем». С «как» у нас были разные периоды, сейчас выдают субсидии на выполнение госзадания. Еще можно получить президентские/губернаторские гранты и заключить госконтракт на выполнение работ/услуг (через ФЦП или иной конкурс). «Кому» — в отношении субсидий и грантов работали два принципа: «кому давали, тому и даем» и «кто может пробить» (то есть у кого есть возможность подключить административный ресурс). В конкурсах существует небольшая возможность появиться новому лицу. Чаще всего оно появляется по второму принципу. «Сколько» — в основном, решается одновременно с «кому». Принцип «кому и сколько давали, тому и столько и даем» иногда имеет положительный эффект — сохраняется то, что уже было создано в сфере культуры. Это важно, пока нет иной системы производства театрального продукта.
1 августа 2017 г. опубликованы результаты первого конкурса, который провел только что созданный Фонд-оператор президентских грантов по развитию гражданского общества. Насколько эффективно и как именно будет работать этот инструмент, пока не известно, но его возможности огромны. За первый конкурс было распределено около 2.25 млрд руб. Отдельно стоит сказать о том, что самый большой грант (50 млн руб) получил как раз театральный фестиваль «Золотая маска», на втором месте после него организация «Красный крест» с 20 млн. Конкретно театральные проекты, поддержанные фондом, можно посмотреть по ссылке, заметно, что большую долю среди них занимают театральные инициативы для людей с ограничениями и особенностями физического развития.
В силу отсутствия прозрачных критериев и системы отбора, государство приравнивает культуру к остальным бюджетным сферам и время от времени пытается оценить эффективность использования государственных денег (просто так, для порядку и общего счету, а также в качестве рычага воздействия на организации культуры). Это делается в виде очередных изменений показателей. Личные отношения в этом случае роли не играют. Это именно попытки сделать общую систему на всех. Для этого устанавливают перечень показателей, которые начинают мониторить. Но это всегда чревато: как только устанавливают показатель по собственным доходам и количеству зрителей, сразу толкают театры в сторону популярных комедий и мелодрам. Если устанавливают количество новых постановок и количество показов, то теряется заинтересованность театра в зрителе. Если устанавливать все возможные показатели, то теряется возможность оценить эффективность, потому что непонятно, как правильно их ранжировать.
Вместе с этим эффективность — понятие, плохо применимое к культуре. Культура в целом и театры в частности имеют дело с квалиа — с чувственным опытом человека. Этот опыт всегда субъективен и не поддается количественному измерению. Он зависит от возраста, пола, воспитания, образования, жизненного опыта, уровня развития сознания и даже просто сегодняшнего настроения пришедшего на спектакль зрителя. Тогда нам предлагают оценить эффективность менеджмента. С одной стороны, кажется, что это уже реальнее. Но с другой, мы ступаем на зыбкую почву подмены цели деятельности организации. Театр с чистыми туалетами, удобными креслами и сайтом, прекрасной транспортной доступностью, открытой и доступной информацией о времени своей работы может показывать очень плохие спектакли. Причем если это сальненькие комедии, то на них вполне может быть высокий зрительский спрос. Этого ли хотело государство, финансируя театр? Критерии оценки качества (через туалеты, сайт и прочее) ввели год назад и пока никто не знает, как они реально будут работать, на что именно будут влиять. Чаще всего такие вещи никак не работают (как список блогеров, например). Но это очередной дамоклов меч над руководителем и организацией, а главное — наиболее “эффективным” может оказаться самый слабый с художественной точки зрения театр.
Бессмысленно и невозможно что-либо оценивать, если непонятна цель. Зачем даем? Долгое время государство вообще не задумывалось на это тему. Это плохо. Наконец задумалось. Стало еще хуже. В логике государственной пользы театр легко наделить функциональностью пропагандистского инструмента. Но театр больше. И общество теряет в своем развитии, если театр ограничивается пропагандистскими рамками. Шедевры советского театра — это не запланированный продукт системы. Это, за редким исключением, всегда вопреки ей. Призывы возродить ту систему, чтобы опять появились шедевры, отсылают к похожей дискуссии — должен ли художник быть голодным.
На тему того, как государство отвечает себе на вопрос «зачем нужны театры?», у нас есть ряд официальных документов. В 2011 году была принята Концепция долгосрочного развития театрального дела до 2020 года. В 2014-ом — Основы государственной культурной политики. В 2016-ом — Стратегия государственной культурной политики на период до 2030 года. В этих документах много хороших слов. В первую очередь про развитие духовного потенциала личности. Дальше возникает вопрос: какой именно проект больше развивает личность и вообще — развивает ли? Ведь для одного нужно про условную квантовую физику в искусстве, а другому аккуратно с арифметики надо начинать. Каждому нужен свой проект. Общество должно быть обеспечено и тем, и другим. И это не дело чиновников — определять, какие же именно проекты нужны для развития личности. Это просто не компетенция чиновника. Еще одна проблема — на практике все осуществляется по-своему. Для написания системных документов, как правило, приглашают людей, понимающих специфику предмета, а при реализации возникают свои установки. В документах практически ничего крамольного нет. Но прозвучит в какой-нибудь значимой речи про «духовные скрепы» — и на практике понеслось. Это работает на уровне негласной установки и человеческого страха.
По поводу невмешательства в репертуар — все 90-е, нулевые и начало 2010-х театры не трогали, они жили в условиях полной художественной независимости. Как мне кажется, активное наступление пошло с 2014 года. Хотя в целом в культуре это началось раньше. Галереи и выставки художников, хоть как-то затрагивающих религиозную тематику, начали громить в конце 1990-х. Картины уничтожали, художников били, а уголовные дела не возбуждали. Даже при наличии достаточных свидетельств. Это, конечно, не пропаганда, а цензура, но они связаны. И это не официальная цензура, а как бы “общественная” реакция. Однако все это возможно лишь при наличии опосредованного одобрения действий одних и бездействия других (уполномоченных) лиц. При этом на уровне документов и прямых официальных указаний мы почти ничего не найдем.
Искусство не десерт (слушаем Т.В.Черниговскую). Если хотите функциональности, то искусство нужно человеку для развития, для тренировки его мозга. При этом развитие искусства — непрерывный процесс, при котором будущий его уровень определяется поисками сегодняшнего дня (читаем Г.Г.Дадамяна). Первоначально рынок для новаторских работ в искусстве почти всегда мал (изучаем Дж.Гэлбрейта). Но таких рынков должно быть множество. Что-то из того, что сегодня кажется маргинальным, экстремальным, вопиющим, завтра станет мейнстримом и будет определять массовую культуру и развитие общества в целом.
Театральные постановки должны быть разнообразны, поскольку мы не знаем со 100%-ной уверенностью, какая социальная группа окажется доминирующей на следующем этапе социального развития. Но это означает большое количество маленьких рынков, рынков, которые не могут существовать по чистой рыночной логике, иначе в них будет наблюдаться недопроизводство. Отсюда и возникает задача государства — обеспечить разнообразие или, точнее, создать условия для его существования и таким образом способствовать развитию культуры и общества. Отказ от немедленной пользы служит показателем интеллектуальной и духовной зрелости.
Как же тогда должно осуществляться государственное финансирование, если все театры индивидуальны? На мой взгляд, это можно обеспечить путем проведения конкурсов концепций, содержащих художественную стратегию и план ее реализации, включая экономические параметры. Дальше вопрос к учредителю, самому городу (области, региону) или его экспертному сообществу — нужен ли такой театр этому городу и может ли он себе позволить такой театр. Подписав контракт, обе стороны обязуются исполнять принятые на себя обязательства — и в художественной, и в экономической части. Один художник может заявить, что хочет заниматься неблагополучными подростками. Другой — что планирует сделать театр, который будет кататься по фестивалям. Для каждого из таких театров будут свои параметры оценки. Эффективность может быть определена по тому, как выполняется концепция, по параметрам и критериям, которые сформулированы изначально именно для этого театра.
Эта стратегия может превратиться в фикцию, учитывая степень загруженности чиновников бюрократическими вопросами и уровень их подготовки. Более реальнее и правильнее было бы реализовывать конкурс через общественные механизмы. Сюда добавится еще одна проблема, очень острая для всего нашего общества — тотальное отсутствие доверия. В Национальном театре Финляндии, к примеру, есть государственная субсидия, но нет госзадания. Есть доверие к художественному руководителю — выбирая эту фигуру, попечительский совет (даже не учредитель) доверяет ему выбор стратегии — какие пьесы ставить, какой заполняемости зала добиваться. Репертуар — это территория ответственности худрука. Он сам принимает решения по новым постановкам. Изначально предполагается, что этот человек не будет превращать национальный театр в дешевую антрепризу, но это даже не обсуждается. При этом, имея строго определенную сумму финансирования, художественный руководитель решает, как ему закрывать дыры в бюджете — за счет аренды ли или постановки художественных, но более легких по жанру пьес. Если человек не справляется с руководством Национальным театром, если его деятельность не устраивает попечительский совет, который состоит из авторитетных лиц, то руководителя меняют. Вряд ли это происходит неожиданно и без публичного обсуждения.
В Москве, казалось бы, с новым репертуаром проблем нет — Департамент не вмешивается в выбор новых постановок в подведомственных учреждениях. Пока, по крайней мере. Однако количество регламентаций, которыми опутана вся деятельность бюджетного учреждения, настолько велико, что вместо того, чтобы заниматься непосредственно жизнью театра, стратегией его развития, директора, по их собственным оценкам, 80, а то и 90% времени должны тратить на выполнение всех предписаний, которые совершенно не связаны с основной деятельностью театра и ни на шаг не приближают его ни к вершинам художественного мастерства, ни к пресловутой эффективности менеджмента. Я имею в виду соблюдение законодательства о госзакупках, исполнение дорожных карт по повышению зарплат, а также множество иных мелких и крупных предписаний от учредителя. К примеру, ни для кого не секрет, что повышение зарплат в бюджетных учреждениях во исполнение «майских указов» президента в отсутствии дополнительного финансирования выливается исключительно в увеличение рабочей нагрузки, а еще точнее — перевод персонала на доли ставки за те же деньги, то есть — к очередной фикции. Но ведь это же сколько времени и сил надо потратить, чтобы придумать и рассчитать — кого на что перевести, какие новые документы в связи с этим составить, у всех подписать и т.д.! И все это совершенно бессмысленно — лишь бы отчитаться.
Для увеличения потока частных денег в культуру необходимо, во-первых, решить вопрос с имуществом в сфере культуры. Сейчас почти весь имущественный комплекс театральных зданий в России находится в государственной или муниципальной собственности. Должны быть четкие и понятные правила, по которым частные лица могли бы вкладывать свои средства в организацию или в имущество при сохранении театральной деятельности в здании. Во-вторых, создать четкую и понятную схему частно-государственного партнерства в театральной сфере, в том числе с участием меценатов. На сегодняшний день у частного лица нет никаких гарантий по защите его интересов — меценат может вложить в театр крупную сумму под конкретный художественный проект и персону, но учредитель вправе в любой момент поменять руководителя учреждения. Работает только административный ресурс. В-третьих, стимулировать создание благотворительных фондов, например, через налогообложение огромных наследств или чрезвычайно больших доходов (то есть с возможностью направления части высокого налога в благотворительный фонд). В-четвертых, воспитывать культуру благотворительности, в том числе через механизм социального подражания (то есть через пример первых лиц, а особенно их супруг). В-пятых, повышать социальный статус меценатства и благотворительности. Для того чтобы прийти к другой системе финансирования, нужно изменить долю вмешательства государства в экономику в целом и повысить благосостояние населения. Собственно, нужен определенный вектор развития страны.
